Сидим всю ночь, болтаем, курим, считаем мертвых и ждем утра.
Я не всегда подаю нищим, бродячим музыкантам, инвалидам и т.д. Я не знаю, какой принцип лег в основу моей избирательности, и существует ли он вообще, - этот принцип.
Но есть среди тех, кто зарабатывает на жизнь (?) подземке несколько ребят-ветеранов Афгана и Чечни, сколотивших ансамбль, мимо которых просто так пройти не могу. Они меня узнают и на разные голоса говорят теперь: «Девушка, не надо, ну что Вы… Вы так часто к нам подходите, давайте мы просто так для Вас споем, а? Мы бы Вас на танец пригласили, но вот костыли мешают…»
Улыбаюсь, - они ждут этой улыбки, будто выстрела стартового пистолета, - и поют. Удивительно поют, правда.
Сегодня снова проходила мимо, поздоровалась. Они кивнули, улыбнувшись. И вдруг заметила чуть в стороне мужчину. Высоченный, широкоплечий, мужественный, - он стоял и не вытирал слез, которые текли по щекам. Слезы текли, а губы проговаривали каждое слово той песни, которую пели ребята. Прозвучал последний аккорд. Мужчина постоял еще, потом будто очнулся, подошел к музыкантам, пожал руку каждому, полупрошептал-полупросипел: «Сын у меня…» - закончить не смог, да и не надо было, положил в футляр из-под гитары тысячу рублей и ушел не оглядываясь.
Я вышла из метро и увидела его. Он сидел на корточках, закрыв лицо руками, и рыдал. Навзрыд, горько, сильно.
В такие моменты я готова грызть стены зубами, - только… не изменит это ничего. И вот это, пожалуй, самое жуткое – невозможность что-то изменить или начать заново. А все остальное…перемелется. Правда.
Но есть среди тех, кто зарабатывает на жизнь (?) подземке несколько ребят-ветеранов Афгана и Чечни, сколотивших ансамбль, мимо которых просто так пройти не могу. Они меня узнают и на разные голоса говорят теперь: «Девушка, не надо, ну что Вы… Вы так часто к нам подходите, давайте мы просто так для Вас споем, а? Мы бы Вас на танец пригласили, но вот костыли мешают…»
Улыбаюсь, - они ждут этой улыбки, будто выстрела стартового пистолета, - и поют. Удивительно поют, правда.
Сегодня снова проходила мимо, поздоровалась. Они кивнули, улыбнувшись. И вдруг заметила чуть в стороне мужчину. Высоченный, широкоплечий, мужественный, - он стоял и не вытирал слез, которые текли по щекам. Слезы текли, а губы проговаривали каждое слово той песни, которую пели ребята. Прозвучал последний аккорд. Мужчина постоял еще, потом будто очнулся, подошел к музыкантам, пожал руку каждому, полупрошептал-полупросипел: «Сын у меня…» - закончить не смог, да и не надо было, положил в футляр из-под гитары тысячу рублей и ушел не оглядываясь.
Я вышла из метро и увидела его. Он сидел на корточках, закрыв лицо руками, и рыдал. Навзрыд, горько, сильно.
В такие моменты я готова грызть стены зубами, - только… не изменит это ничего. И вот это, пожалуй, самое жуткое – невозможность что-то изменить или начать заново. А все остальное…перемелется. Правда.
торкнуло
небольшой оффтоп.
у нас, в Курске, такого нет, всегда удивляюсь, почему на улицах нет нищих, музыкантов, инвалидов... вряд ли, конечно, жизнь лучше... интересно...
Но когда был в Москве, раздал в метро и переходах почти тысячу рублей... не могу пройти мимо, сердце щемит, а если пройдешь - такое чувство вины и стыд накатывает, что приходится возвращаться, хотя бы ради своей психики.